Как-то раз в класс пришла седая тетка в непонятной старомодной одежонке.
- Поздоровайтесь, дети! - скомандовала Галина.
Наш 2 "Б" вразвалку приподнялся, погромыхивая откидными крышками парт.
- Это, стало быть, Федула Дормидонтовна, - продолжила классная, - почетный концертмейстер, заслуженный специалист. Сейчас она высокопрофессионально проэкзаменует всех вас на предмет музыкальной одаренности, чтобы впоследствии сколотить приличный хор. Сидеть тихо, не ржать, выходить к пианино по одному. Действуйте, Лукерья Багратионовна!
Престарелая Маланья Сидоровна пробежалась жеваными пальчиками по клавиатуре, брезгливо поморщилась и, сунув кривой нос в школьный журнал, вслух прочитала мою фамилию, роковым образом первую в списке.
А надо признаться - угрожающее слово "экзамен" уже давненько гипнотизировало меня, уже давненько парализовывало мою симпатию и доверчивость к жизни своей неотвратимостью.
Но я-то надеялся еще лет шесть попривыкать к этой неотвратимости, а тут - такой сюрприз... Такая подлость...
Адреналиновый взрыв разворотил мою психику, как пороховой погреб. Странно, как это я смог доплыть через весь класс до заслуженного специалиста и погрузиться на табурет?
Капуста Брюквовна, заволакивая солнечное утро, нависла надо мной готической химерой.
- Ну-тка-с, повторяй за мной, Анпилов! - защелкали клавиши, и Карга Ефимовна с опытным вдохновением приглашающе заголосила:
- Мы-ы па-аем! Ха-ара-ашо па-аем!
Если музыкальную идею этой тупой фразы выразить пластически, то она представляла бы собой нечто вроде абсурдного деревенского крылечка - три ступеньки вверх, пять ступенек вниз.
Я беспомощно промолчал.
- Храбрее, Анпилов! За мной! Мы-ы па-а-а...
Какая бесчеловечность... Да ты в глаза, в глаза-то мои взгляни - откуда в этом крошеве беды и ужаса - храбрость?
- Харашо пае... - прошмякали мои неживые губы, прошелестели в воздухе эти нелепые гнусные слова.
До Лахудры Пафнутьевны наконец доехало, с кем она связалась. Хуже я не мог бы унизить ее даже нарочно.
Ее наигранный оптимизм перед обезображенным страданиями лицом умирающего второклассника разваливался во всей своей позорной мощи.
- Домой ступай, - безнадежно махнула на меня рукой Галина.
Телятина Огородовна протерла кружевным платочком вспотевшие очки и уши, как бы уничтожая последние улики беспокоящих совесть воспоминаний, и вытянула к доске Баранчикову...
На улице, обдутый пыльным ветерком и обласканный сентябрьским солнышком, я незамедлительно посвежел, щекам вернулся бодрый румянчик и жизнь опять нарисовалась заманчивой и откровенной.
Обожаю такие минуты! Бывало, бредешь, заплетаясь ватными ногами, к зубному; мама, нервничая, дергает безвольную варежку - и за что? Что я вам такого сделал? Зачем я погибаю?..
Зато - как славно, когда все окончится! Вылетишь вприпрыжку, как только что надутый воздушный шарик - легкий, остроумный, всегда готовый к неожиданным контактам с реальностью! Благодать...
Вот и теперь - около гаражей вкусно запахло бензином и машинным маслом.
- Пончик, тормози! - долетел до меня догоняющий голос. Я оглянулся и увидел Леху Логинова.
Эге! Выходит, не одного меня выперли из приличного хора? Выходит, Лёговец тоже потерпел на музыкальном поприще. Что ж, вдвоем - повеселее, на пару можно и что-нибудь доброе сообразить!
И тогда мы пошли к Лехе домой и сообразили три-четыре тайма в пуговичный хоккей.
"Страшлипка" - мой новый вратарь - показал себя с самой надежной стороны. Это просто чудо, какие иногда толстые пуговицы попадаются в магазине на Столешниковом!
Ну-с, а далее так и повелось - ежедневно весь 2 "Б" остается на пятый урок учиться пению, мы вдвоем ползаем на брюхе по ковру вокруг хоккейной доски. Кошмарная Арахна Мартемьяновна постепенно съежилась в нашей памяти до обычных размеров и превратилась в недорезанную буржуазную старушку, какой, собственно, и была на самом деле. Время торопилось к зиме, а спортивное мастерство - неудержимо возрастало. Шайба - маленькая прозрачная пуговка от рубашки - заколачивалась в девятку из самых безнадежных положений...
Перед тем, как распустить на осенние каникулы, нас еще разок подвергли мучительному испытанию.
На последний день четверти классная с капельмейстером наметили первое публичное выступление хора перед лицом общественности, перед ушами старшеклассников и родителей. Для комплекта и меня с Лехой сунули в третий ряд.
- Вы только рот разевайте, - предупредили педагоги. - Петь вам не обязательно.
"Я ж не полный идиот", - усмехнулся я про себя и беззвучно покивал головой в знак понимания деликатной ситуации.
Сидора Сисипатьевна зафигачила вступительные аккорды, я нашел в зале мамины взволнованные глаза и ободряюще подмигнул -жди, мол, счас врежем.
Запевала Баранчикова проквакала первый куплет, и мои однокорытники, все как один, сильно подхватили припев:
Школьные годы чудесные,
дверью дубовой известные,
- какие-то такие слова, я же в пуговицы играл, не помню ничего, -
Как они быстро летят,
стадо лохматых утят!
Шко-ольные го-ды!
В общем - здорово получалось. Вполне сносно, оказывается, натаскали всю эту банду во главе с чистюлей Баранчиковой. Даже двоечник Степин баском подтягивает. Даже и мы с Лехой красиво и бесшумно губами шлепаем.
Вас не вернуть никогда,
трата-трата-та-та-та!
Шко-ольные го-оды-ы!
Ну - черт побери! Прямо отлично! Какие же молодцы! Родственники восторженно аплодируют, прыщавый старшеклассник от зависти залепил шариком из промокашки Баранчиковой в глаз. Полный успех! Фурор!
Старушка побренчала чего-то абстрактное, пока не стихли овации, и в воскресшей тишине наш, с гордостью могу повторить -наш хор атаковал новую музыкальную высоту:
То береза, то осина,
то рябина, то сосна!
Край родной, навек любимый -
елки-палки, мать честна...
Я покосился на мамину умиленную физиономию, и в носу у меня стало неожиданно пощипывать. Но не чихнуть я стремился, и не сморкнуть...
Неизвестно с какой стати примерещился мне наш дачный поселок на 61-м километре Горьковского направления. Вспомянулся отчего-то велосипед в сарае, и жалко мне стало его, замерзшего сейчас и одинокого, со сдутыми камерами. И дохлый футбольный мяч на чердаке. И как вопили мы с Гариком у костра:
За девчонку с белокурой косой
оборванец подрался босой,
он врага своего поборол
и пошел на него посмотреть -
в нем он брата родного узнал,
вот и брату пришлось умереть!
Среди своих, в лесу, я почему-то не стеснялся горлопанить:
И с нежных бедер твоих
я снял капрон,
и, задыхаясь, рвал
с груди бутон!
Светила в небе луна,
от счастья пела струна.
Не тронь, - молила лишь ты, -
Цвето-ок любви!"
Песенки эти было необходимо петь тоненькими голосами, со специальным носовым мяуканьем. Кузя чесал восьмеркой на обшарпанной шиховской бандуре, а вся местная интеллигенция, собравшись вокруг него кружком, утыкалась в колени подбородками и мечтательно подвывала:
Рыльце в сальце,
перстенек на пальце,
грудь огнем гори-ит...
И плыла хулиганская мелодия над вечерними лугами, как туманное облако, и докатывались порой из тумана испуганные просьбы матерей: "Аркадий, ужинать!", "Славка, жрать иди! Отец точно убьет!". А высоко-высоко над нами полз по темному небу крохотный реактивный самолетик, призывно помаргивая то красным, то зеленым...
Приоткрыв сладко слипшиеся ресницы, я как на гвоздь напоролся на ненавидящий взгляд Галины. Под ложечкой опять что-то екнуло - бугай Степин, видимо, уже с минуту толкал меня локтем в живот, норовя угодить в солнечное сплетение.
"Чего это они окрысились?" - хотел я было подумать, но не успел.
С пугающим недоумением я вдруг и сам расслышал какое-то беспризорное посипывание, нахально вылетающее не откуда-нибудь, а из моей собственной некультурной глотки!
Померкли торжественно сияющие люстры.
Песня о Родине расползалась, как гусь на красных лапах, и стала приобретать совсем уж самодельные подмосковные очертания. Регентша чуть ли не кулаками лупила по аккордам, пытаясь выровнять ускользающую гармонию - тщетно! Музыкальная неразбериха перекинулась в зал: родичи, сутуло переглядываясь, играли бровями и вопросительными ухмылками, а шестиклассники даже и подсвистывали-подтопывали знакомым с детства куплетам:
Дым сигары "Кока"
я вдыхал глубоко,
"Кок" мне щекотал в носу-у-у!
А теперь нет "Кока",
"Кок" мне вышел боком,
И я теперь бычки сосу-у-у-у!
- Три-ноль в нашу пользу, - сквозь грохот донесся до моего пунцового уха поощрительный Лехин шепот.
Последнее, что я запомнил - мамины смущенно поджатые губы, бетховенскую, дыбом взметенную, шевелюру пианистки и разинутую голову классной, мстительно летящую в меня помидором.
Щеки мои залились обжигающими слезами, и я бревном выпал из третьего бессловесного ряда за спасительные кулисы - Степин угодил-таки наконец в мое ненакачанное солнечное сплетение...
|
