МОРСКОЕ НАВАЖДЕНИЕ

Песня-спектакль для одного человека и гитары
Ах, с размаху режет белая шхуна напополам
Тело тяжелой волны, питаемой непрерывно дождем.
Зорко глядит капитан на небо, чернеющее по углам -
Лик его светел надеждою, но изможден.

А в порту есть кабак портовый, кабак фартовый, обетованный,
Я родился в его столовой, когда ветер выбил стекло.
Здесь хватает всегда народу - в любую погоду - любые страны,
Их язык непонятен с ходу, зато говорить им легко.

Моя сестра безбожно красива, как говорит отец.
Она разносит по залу пиво из конца в конец...

Брызги пены седой обнимают бушприт,
И капитан командует: "Право руля!"
Как сиротливо в воздухе сером рында звенит,
Где же берег желанный, родная земля?

А у нас тут разносят пиво, разносят пиво, горланят песни,
Заедает воронка слива, и пиво хлещет рекой.
Брызги пены летят по залу - кому там мало? - да хоть упейся!
И сестрица наша устала, набегалась за день с лихвой.

Пустые кружки я собираю из дальних углов,
Представление начинает сестра на одном из столов...

Вдруг в разрывах туч блеснул вечерний маяк,
И капитан раздвигает стебель трубы.
И облегченно видит он портовый кабак -
Берег своей неразумной судьбы.

...Очень плавно она снимает - она снимает свои браслеты,
И застежка ее простая, упав, задевает стакан.
И прикованы к ней все взоры - платья узоры - пластины корсета.
И в раскрытые ставень створы вплывает бурый туман.

Кому-то там за спиной обидно за нравы и времена,
А мне уже ничего не видно от своего окна.

Якорь падает в море с грохотом, а капитан
В шлюпке к туманному берегу мчится, бледный, как смерть,
Ибо ветер с берега к черту уносит туман,
Обнажая пустынную мокрую твердь.

Капитан все пытается вспомнить, пытается вспомнить о чем-то важном.
Тщетны его усилия, он ступает обратно на трап.
От прилива осталась лужица, пена кружится, воздух влажен,
И из плена выбраться тужится к морю маленький краб.

28 марта 1995

МАРШ МОСКВИЧЕЙ

Светке

Как славно жить, когда жить есть где,
В подвале или на втором этаже.
В яранге, чуме, юрте или на бороде,
И даже там, где нас совсем не видно уже.
Под крышей жить, неважно какой,
Чтоб не съезжала она даже зимой.
Куда-нибудь, поближе к стуку колес.
И нас не испортит квартирный вопрос.

Ведь мы все здесь москвичи! Это честь.
Лаптем щи не хлебать, лыком шитым не быть никогда.
Ну и что, что сидим на печи да жуем кирпичи,
А в уме калачи с марципанами!
Это отдельный народ, ему бы только вперед,
Собрать в охапку всех и с круга на круг.
А это загадка природы, погоды
И всех невозможных наук!

Любой москвич уже коренной,
Пускает корни и умеет пить чай,
И прорастает он не только весной,
А вот тогда, когда на бланке ставят печать.
Но разве дело в этой фигне,
Ну что за радость в ней тебе или мне?
Набор для новосела должен любой
Быть и так оснащен в комплекте Москвой!

А это город, в котором есть все:
И балык с лососем, и вчерашние гренки
В одной сковородке, запечный сверчок,
ФСБ-шный жучок, все обильно облитое водкой.
И там проживает народ, ему бы только вперед,
Собрать в охапку всех и с круга на круг.
А это загадка природы, погоды
И всех неформальных наук!

А если нас забросит судьба
Туда, где льды, а может, пальмы одни,
И пусть покажется, что дело труба,
Но ты не падай духом, лучше мне позвони.
Сначала набираешь ноль семь,
Потом, не перепутай, ноль девять пять.
И снова ты не пропадаешь совсем,
И это Москва нас окружает опять!

Ведь мы везде москвичи. И в беде
Лаптем щи не хлебать, "шиком" бритым не быть никогда.
Ну и что, что сидим на печи да жуем калачи,
А в уме кирпичи с марципанами!
Это отдельный народ, ему бы только вперед,
Собрать в охапку всех и с круга на круг.
А это загадка природы, погоды
И всех несусветных наук!
И всех неформальных наук!
И всех ненормальных вокруг!

14 января 1996

ПРАДЕД

Ему кричали: "Ну, спой, Нафтул!",
А он лишь руками махал.
До соликамской тюрьмы дотянул
И из нее не сбежал.
Куда бежать, если всюду смерть
За ним шагает, косой грозя?
А здесь так жалобно просят спеть,
Будто без песен нельзя.

А где же твой голос, ответь, Нафтул,
И что ты делаешь здесь?
Как в синагоге ты "ре" тянул,
Город запомнит весь.
Горели свечи, блестел атлас,
И служка читал Агаду.
И славно вспомнить об этом сейчас,
В тридцать девятом году.

И встал Нафтул, и кашель пропал,
Борода, как смоль, а лицо, как мел.
И пел он так, как когда-то певал,
И как никогда не пел.
Он слышал гомон больших площадей,
И голос его не дрогнул, не стих.
Он видел дочек своих дочерей,
Сынов сыновей своих.

Он пел и видел, как брата брат
Предаст, не меняясь в лице,
И как карательный ждет отряд
Учительницу на крыльце.
Грядущее крови своей и страны
Открылось ему наперед,
И кто в Канаду сбежит от жены,
Кого саркома добьет.

Он видел далекие злые края,
Меня в толчее метро...
А рядом, дыхание затая,
Молчал соликамский острог.
Так жалобно просят, как не помочь!
Без песен нельзя? Да брось!..
И билась ночь, и курилась ночь,
А утро не началось.

25 февраля 1996

ГАЛОЧКА

На улице, на улице,
На улице поземочка шатается.
Надуется распутицей,
А праздник все никак не начинается.
Ах, выскочить, ах, выбежать,
Схватить ее за крылышки, за белые,
Сплясать с поземкой полечку,
Не холодно нисколечко.
Ах, знал бы кто, что делаю,
Что делаю!
Качается, качается,
Качается весь мир вокруг фонарика.
Останется раскаяться
И улететь на грозди снежных шариков.
А на небе, а на небе
Придумать дом с крылечком и прихожею,
Где за окошком яблочным
Не слышно криков галочьих
Далекому прохожему,
Прохожему.

Закончится, закончится,
Закончится поземочки дыхание.
Истончится, озвончится
Лишь галочкой на небе, сквозь мерцание.
А галочка, а галочка
Летит себе над стужею, над инеем.
И в полечке, что вьюжится,
Сама с собою кружится,
И нет ее счастливее,
Счастливее
На улице...

29 декабря 1996

ИВАН-ЦАРЕВИЧ
(от лица сказочного женского персонажа)

Иван-царевич седлает коня
И несколько раз целует меня,
И говорит: "Я вернусь, вернусь,
С делами вот разберусь".
Он скоро ускачет, мой золотой,
Дорогу ему я наворожу,
А что будет дальше в сказке той,
Знаю, но не скажу.

Иван-царевич на сивку влез.
Дался ему этот лес чудес.
Да и зачем я ему нужна,
Что я ему, жена?
Скрипнула тихо под ветром дверь.
А все-таки, Ванечка, ты дурак.
Ой, что будет дальше, поверь, поверь,
Скажу, но не знаю как.

Он будет, конечно, драконов бить,
Он будет бить, а драконы выть.
Там, как известно, куда ни плюнь,
Какой-то сплошной Кунь-Лунь.
Мне, что ли, в стенку биться лбом,
Возьму вот и от него рожу.
Но, впрочем, что будет потом, потом,
Не знаю и не скажу.

Сколько еще он спасет девиц,
Холодных лягушек и жарких птиц.
Мне бы забыть тебя, глупый гусь,
А я, как дура, горжусь.
Что там клубок, он не свяжет нас,
Что челобитную бить царю!
Что же потом, если я сейчас
Не знаю, что говорю.

Иван-царевич седлает коня
И несколько раз целует меня.
И говорит: "Я вернусь, вернусь,
Ты не скучай, бабусь!.."

31 мая 1997